Автор: Я
Погрузиться в историю душиЯ знал ее довольно давно. Но так до конца и не смог понять. Она не была моей девушкой, или другом, нет. Я даже не знаю, кем она была для меня. Мы просто иногда пересекались в городе и часами бродили в полной тишине. Я уже даже забыл, когда мы с ней познакомились, не помнил и кто нас познакомил. Но теперь это не важно, уже ничего не важно.
Был промозглый октябрьский день. На улице моросил мелкий, противный дождь, который пробивался сквозь одежду и словно вгрызался в кости холодом. Даже теплое пальто и шерстяной шарф не спасали. Коричневая листва вперемешку с грязью противно хлюпала под ногами; деревья сиротливо тянули вверх, к стальному, беспощадному небу, свои искривленные, словно переломанные, ветви; карканье ворон резало плоть. Она медленно брела по пустынной улице, коротенькое тонкое пальто, приятно выцветший берет, и судорожно сжимаемые от холода пальцы. От одного ее вида становилось холодно, даже что-то эфемерное в моей груди, что-то, что не могло мерзнуть, сжалось от чувства холода и, почему-то, от отчаянного одиночества. Я всегда испытывал это чувство, когда видел ее, но в тот день оно было особенно острым, наверное, именно поэтому я не стал делать вид, что не заметил ее, а подошел и предложил свои перчатки.
Она лишь рассеяно подняла свои прозрачно-серые глаза и посмотрела сквозь меня. Мне всегда не по себе от этого взгляда, словно меня нет в этом мире, словно я всего лишь тень, сквозь которую она видит что-то более значительное. Она улыбнулась. Странно, раньше я не видел, как она улыбается, ее лицо всегда было каким-то рассеяно-спокойным, словно это и не лицо вовсе, а фарфоровая маска, а сейчас она улыбалась, по-прежнему глядя куда-то сквозь меня.
– Как дела, давно не виделись, приветливо сказал я, после того, как она взяла мои перчатки. Я знал, что она не ответит, а лишь легонько возьмет меня за рукав и куда-то поведет. Так произошло сегодня, но этот день был особенным, сегодня она улыбалась, словно она решила для себя что-то очень важное, и больше не могла скрывать этого. Я повиновался и пошел за ней, хотя очень хотел вернуться домой пораньше. Мы вышли к остановке и сели в какой-то автобус, я даже не успел увидеть номер и название конечной станции. Все это время она молча видела и смотрела в окно, но не на проносящиеся за ним городские пейзажи, а куда-то на линию пересечения высотных домов и неба, и улыбалась рассеянной и немного грустноватой улыбкой.
– Знаешь, а я художница, – вдруг нарушил тишину ее голос. Она так редко говорила, что я почти забыл какой он, ее голос. Глупо описывать голос человека как звон ручья или колокольчиков. Ее голос был тихим и спокойным, самым обычным голосом, с приятным тембром.
– Нет, ты никогда не говорила. Ты вообще почти не говорила, – ответил я.
– Но ты ведь не спрашивал, – проронила она, и вновь замолчала. А я не стал спрашивать. Зачем? Меня и так все устраивало. Я решил, что не буду смотреть не надоевший и унылый пейзаж, а буду смотреть туда же, куда и она. Я смотрел на причудливые линии, образованные серым, моросящим небом и верхушками городских строений. Это было так увлекательно, что я совершенно забыл, что она сидит рядом, а я, собственно, не знаю, куда мы едем. Вскоре мы оказались за городом. Теперь городские строения сменились искореженными ветвями деревьев. Ветви переплетались, словно костлявые руки, отчаянно тянувшиеся к солнцу, им необходимо было его тепло, но жестокое небо взирало на них своими белесыми глазами-тучами. Страшно. Отчего? Она опять заговорила, я не сразу услышал. Она так и не повернула голову в мою сторону, продолжая наблюдать что-то лишь ей ведомое. Она стала вспоминать, как нас познакомили, о том, что потом этот друг погиб в аварии. Погиб? Странно, я не помню, чтобы кто-то из моих друзей умирал. Она рассказывала мне все, что могла вспомнить, о детстве, о годах проведенных в школе и университете, о том, как решила писать картины, о том, что у нее нет работы, и она живет на средства, которые ей предлагают мужчины, с которыми она проводит время. О, нет, это не значило, что она проститутка, или еще что-то в этом роде, нет, просто она так проводила время. Странно, я ничего не знал о ней. А потом она сказала, что мы едим к ней домой. Поток ее сбивчивых воспоминаний не закончился и тогда, когда мы приехали в какой-то пригородный поселок, и вошли внутрь ее маленького домика.
Пусть маленький, но зато теплый и уютный. Ковер с длинным мягким ворсом, диван, застеленный цветастым пледом, старый абажур, обтянутый красной тканью, проливал приглушенный розовый свет. В эту ночь мы занимались любовью на ее ворсистом ковре. Неистово, не смыкая глаз. Уснули лишь под утро. Я не знаю, правильно ли поступил? Я никогда не изменял жене, которая с нашим маленьким сыном гостила сейчас у своей мамы, поэтому не придумал ничего лучше, чем просто сбежать, проснувшись по утру. Я сел в автобус и уехал не оборачиваясь, лишь смотрел в хмурое октябрьское небо. Как так случалось, что я всегда встречал ее именно тогда, когда мой разум не знал покоя и метался в каких-то непонятных мучительно-тягучих раздумьях ни о чем? Почему она так успокаивающе на меня действовала? Почему с ней все проблемы так быстро решались, ведь мы практически никогда не разговаривали. Что с ней случилось вчера? Почему она так много говорила? Почему? Почему? Миллион, непонятно откуда возникших, «почему», которые никогда меня не волновали, «почему», которые лишь вчера получили форму, и стали мыслями. Я трясся в маленьком автобусе, ехавшем по плохой дороге, и смотрел на линию созданную небом и деревьями.
Уже прошла целая неделя, а она так и не позвонила. Я оставил ей записку с номером телефона и своим адресом, но она так и не дала о себе знать. Быть может, она решила, что я трус? Да, так и есть, я трус. Быть может, она не хочет знать меня? Жена вернулась от своей матери, и была полна новыми впечатлениями. Жизнь стала потихоньку возвращаться в прежнее русло. Вновь все как всегда, работа, дом, спортзал, детский сад. Все как всегда. Но через месяц я обнаружил в почтовом ящике конверт. Ни марок, ни штампов, лишь имя получателя – мое имя. Я пришел домой и трясущимися руками вскрыл конверт. На белом листе плясали маленькие черные буквы, похожие голые ветви деревьев, скрюченные и изломанные. Я стал читать:
Прости, ты ни в чем не виноват, но я больше не могу так существовать, я давно решилась на это, но боялась. Боялась до нашей последней встречи. Мне действительно пора вернуться туда, где я должна быть. Я не могу больше держать твою душу в своих мерзких руках. Я знаю, что теперь твой сметенный разум некому будет успокаивать, но все же, тебе пора учиться доверять кому-то кроме меня. Например, своей жене. Думаю, она все поймет и поможет тебе.
Прощай, я не думаю, что мы когда-либо еще увидимся, хотя, кто знает.
Прощай, я не думаю, что мы когда-либо еще увидимся, хотя, кто знает.
Я перечитал письмо несколько раз, но так ничего и не понял. За что она извиняется? Куда она решила уехать? Откуда она знает, что я женат? Я позвонил жене, предупредив, что немного задержусь на работе, завел недавно купленный автомобиль и помчался к ней домой за объяснениями. Приехав, я обнаружил, что ее дом довольно изменился за прошедший месяц. Из маленького уютного домика он превратился в полуразвалившуюся лачугу. Дверь болтается на единственной петле в покосившемся косяке. Я вошел внутрь, толстый ковер с мягким ворсом был покрыт грязью и пылью, плед на диване был тусклым и таким же грязным, как и ковер. Красная ткань абажура выцвела и была покрыта какими-то жирными пятнами. Дом выглядел так, словно в нем не живут уже несколько лет. Я был растерян до невозможности, я не знал что делать. Я даже не знал, существовала ли она на самом деле. Весь остаток дня я колесил по дорогам города, не в силах унять мелкую дрожь в руках. Потом я по наитию припарковался у какого-то магазина. Войдя внутрь, я увидел, что это был салон для художников. Мольберты, кисти, краски, мелки, уголь, палитры. Я взял несколько чистых холстов, кисти, масляные краски, палитру и подошел к кассе. Рассчитавшись, я сел в автомобиль и вернулся домой. Жена стояла у плиты и, напевая, готовила ужин. Я чмокнул ее в щеку и заперся у себя в кабинете. Весь вечер я рисовал, по сути, не понимая, что делают мои руки. Я закончил как раз тогда, когда жена позвала меня к ужину. Я взглянул на полотно: промозглый октябрьский день, листвы уже нет на деревьях, она в коротком и тонком пальто, и приятно выцветшем берете, бредет по улице, сжимая замерзшие руки, взгляд прозрачно-серых глаз, как всегда, немного рассеян, и смотрит куда-то вглубь. Вглубь тебя. Я ужаснулся и отпрянул от картины.
– Как красиво, – сказала жена, входя в открытую мной дверь, – я и не думала, что ты так хорошо рисуешь.
Я лишь рассеяно взглянул в ее глаза, и хотел сказать, что выброшу эту картину немедленно, но тут в голове всплыли строки из ее письма: «Тебе пора учиться доверять кому-то кроме меня. Например, своей жене». Да, наверное, так и есть. Она всегда была права, даже когда молча смотрела сквозь меня рассеянным взглядом.
– Тебе действительно нравится?
– Да. Я не хочу, чтобы ты забросил рисование, да и она, наверное, тоже не захотела бы, – жена лукаво улыбнулась и добавила, – пошли есть, а то все остынет.
Я решил, что не буду спрашивать, откуда жена знает про нее, и пошел есть.
За окном заканчивался холодный, зябкий и промозглый ноябрьский день.